Аллилуйя

Уже два года я работаю медицинским переводчиком. Большинство моих «клиентов» - люди старшего поколения, ведь именно они, переехав в другую страну, с трудом осваивают новый язык. Мне довелось побывать и в операционных, и в отделениях интенсивной терапии, и в онкологических центрах. Переводчик обязан «быть дистиллированной водой»: точно и непредвзято транслировать все, что доктор и пациент говорят друг другу. Даже если это смертельный диагноз. Именно из твоих уст человек узнает, что его жизнь уже не будет прежней. Врачей к этому готовят, а переводчиков нет. Случалось и реветь в машине, выплескивая сдержанные на работе эмоции. Жалость? Да, немного. Но больше восхищение, гордость, преклонение перед судьбами и характерами. И сегодня я просто хочу воздать этим людям хвалу.

Аллилуйя вам, бесконечно Женственные!

Она прекрасно выглядит в свои семьдесят лет. Сейчас у нее в шее игла для биопсии, и слезы текут из глаз от боли. Но она не только улыбается, она еще и с хирургом кокетничает.

Другой Женщине уже за девяносто. Она учится заново ходить после инсульта. И знаете, что ее беспокоит? Сзади, под неплотными завязками больничного халата, когда она ползет с ходунком по коридору, молодым медбратьям могут быть видны «эти ужасные одноразовые трусы!» Халат – бог с ним, другая одежда ей все равно пока не по силам. Но трусы! Она звонит другу, чтобы тот привез ей из дома красивое белье.

Аллилуйя вам, мужественно Живущие!

Древний дед. Уже больше часа он лежит без сознания. Вставная челюсть вывалилась, слюни текут на пижаму. И не человек уже, вроде, - растение! Но тут он приходит в себя, замечает мое присутствие: «О, привет, красавица! К черту рай, когда и на земле ко мне приходят юные девы!» И в глаза возвращается жизнь.

Едва встав с кресла после гемодиализа, маленький восьмидесятилетний старичок надевает яркую оранжевую рубашку, завязывает модный галстук и спешит в университет читать лекцию. Я: «Так вы же толком не знаете английского?» Он: «Зато я отлично знаю механику!»

Аллилуйя вам, преданно Любящие!

Его только что привезли из реанимации. Перезапустили сердце. Все как в кино: «Разряд, еще разряд, есть пульс!» Очнувшись, он рассказывает мне о единственной женщине, которую любил. Простой работяга, всю жизнь батрачил на стройках. Рано женился, уже были дети, когда встретил свою Лизу. Семью не смог бросить. Проклинал себя потом за это. Уже и жены нет, и дети разъехались. «И Лизы нет. Я звонил, искал ее. Умерла она прошлой зимой. А каждый удар вот этого сердца до сих пор принадлежит ей».

«Мы вместе уже полвека», -  говорит мне миниатюрная женщина в «стрекозиных» темных очках. Рядом с ней красивый, несмотря на преклонный возраст, мужчина с яркими голубыми глазами. «Доктор, так какой у него прогноз? У нас есть надежда?» - «У вашего мужа четвертая стадия рака. Это терминальная стадия, - бегло вещает розовощекий медик. На слове «терминальная» он встречает мой строгий взгляд и поправляется, - это продвинутая стадия. Метастазы сразу в нескольких органах. Но с надеждой, конечно, расставаться нужно в последнюю очередь. Мы проведем вам химиотерапию. Многие пациенты очень хорошо реагируют, и даже наблюдается уменьшение опухоли». Пока я перевожу, они держатся за руки. У нее чуть дрожат губы, но никаких слез, никаких истерик. И вдруг мужчина, смеясь, произносит: «Наконец-то у меня есть повод отправить тебя на курсы вождения. Только по магазинам одну все равно не пущу!» Его жена улыбается в ответ. Потом уже, в коридоре, она шёпотом скажет мне: «Я же почти слепая, без мужа мне дорога прямиком в дом престарелых. Он этого не допустит, выживет, я в него верю». Я провожаю их взглядом. Мужчина ведет жену за руку: уверенная походка, плечи расправлены, прямая осанка. И я тоже верю, что он будет жить. Ради нее.

Аллилуйя вам, обычные Люди!

Здесь лишь несколько образов, их было больше. Смеющиеся на операционных столах, сохранившие интерес к миру, женственность и мужество, верные себе и любящие друг друга. Не сдавшиеся, сильные, добрые. Я смотрю на вас и понимаю, насколько важно идти своим путем, любить и быть счастливым. Ведь на все остальное просто нет времени. Я смотрю на вас и верю в Жизнь.

Дети

Бежать в темноте было удивительно и просто. Три легкие тени неслись по лесной тропинке навстречу приключениям.

Деревня крепко спала. Спали намаявшиеся за день мужики, спали их не менее усталые жены. Спали собаки на страже притихших домов, спали курицы, кролики и козы. Коты возвращались из своих ночных походов и неслышно подбирались к теплым бокам хозяев. Казалось, человечество исчезло с лица земли, переместившись в мир снов, и унесло с собой все следы цивилизации. Ночью жизнь была во власти леса. Ничто не нарушало шелеста деревьев. Спали комары, молчали кузнечики и птицы. И лишь три тени в белых ночных рубашках неслись по усыпанной хвоей земле, легко перепрыгивая через корни старых елей.

Ворвавшись на поляну, девочки остановились. Со стороны все это было похоже на сказку: детские фигуры, босые, с развивающимися волосами, на ночном лугу посреди темного северного леса. Им было лет восемь-девять. Сидя вечером у костра, они договорились сегодня не спать и тихонько улизнуть от своих мам и бабушек, встретиться у калитки, чтобы играть в лесных фей. По пути они не произнесли ни слова, боясь разбудить чутких деревенских собак. Но сейчас, вдали от домов, можно было вдоволь наговориться и обсудить свой дерзкий побег.

- Знаете, как у нас скрипит дверь в комнату? - сказала одна из девчонок, тонконогая, со светлыми волосами до пояса. - Это какой-то ужас! Я встала, открыла ее, а она как начала скрипеть! Альма сразу проснулась и завозилась так шумно. Пришлось сделать вид, что я иду в туалет. Для правдоподобности налила из чайника воды в ведро. А когда возвращалась обратно, то оставила щелочку открытой, чтобы мне пролезть. Пришлось ждать, пока Альма опять уснет. И тогда уже я ушла.

- У нас еще хуже было, - ответила другая подружка с темными волосами. – Настя сначала никак не могла найти свои ботинки.

- Конечно, я же не видела, куда их бабушка вечером поставила, - обиженно откликнулась третья девочка, помладше двух других и тоже черноволосая.

- Ну вот, - продолжала вторая, - а когда я зажигала спичку, чтобы ей посветить, она оказалась у меня под локтем, толкнула меня, и коробок вылетел из рук и угодил в открытую банку со сметаной. Пришлось его вылавливать. А главное, все равно потом пошли босиком.

- И куда вы дели эти спички? – сквозь смех спросила первая девочка.

- Отдали их Мурику, пусть жрет!

- Я не буду теперь есть эту сметану, Анька ее всю залапала своими руками, - проворчала младшая из черненьких сестер.

- Ладно вам из-за сметаны ссориться. Главное, чтобы никто ни о чем не догадался и не пошел нас искать. Смотрите, как тут волшебно ночью!

С этими словами светловолосая девочка побежала по поляне, кружась и подпрыгивая, широко раскинув тонкие руки. Ей казалось, что не она, а звездное небо, обрамленное вершинами елей, вертится над ней. Она упала в траву и смотрела вверх, глубоко дыша под стук своего сердца. Запахи леса, мха и влажной земли, колкость травы под лопатками, ощущение свободы и силы - все это навсегда останется в ее памяти. Маленькое, светлое, неунывающее существо в ее душе чувствовало себя тогда абсолютно счастливым.

Набегавшись по поляне, лесные феи решили, что пора возвращаться домой. Утренняя роса леденила усталые ноги, глаза слипались, волосы спутались, и в них застряли цветы и травинки. У калитки они попрощались и пообещали себе устраивать такую ночь каждое лето. Теперь у них был свой праздник, своя тайная традиция, и это придавало торжественности расставанию.

В доме было тепло. Приоткрытая дверь не скрипнула, и собака продолжала довольно храпеть, когда маленькая белокурая фигурка прокралась к своей постели. Грязные ноги и растрепанные волосы были ее данью детству. Уже через несколько минут она крепко спала. Ей снился лес, звезды и еще что-то хорошее, чему она не знала названия.

АИК*

За окном дождь и серость. Но даже этот бледный свет почти не проникает в палату через жалюзи. Я уже забыла, какой сегодня день недели, какой месяц, осень или весна. Здесь царит хронометрическое безвременье. Монотонно тикают часы, исправно шипит кислородная трубка, каждые пятнадцать минут срабатывает аппарат измерения давления: жужжит, сжимая вены, замирает, расслабляется и многозначительно пищит, выдавая на монитор очередную порцию данных. Но я уже не помню, которые это по счету пятнадцать минут. Я помню, что где-то там есть жизнь, настоящая жизнь, когда можно радоваться новому дню и жалеть о том, что он прошел. Где-то там… За окном?

Когда-то эта жизнь была моей. У меня были интересы, цели, чувства. Кажется, я любила кого-то. Кажется, у меня были дети…

Иногда я дразню аппарат. Стоит мне пошевелиться, да хотя бы приподнять голову с подушки, как он начинает затравленной мышью верещать: «Тахикардия, тахикардия, тахикардия!» Но в мою палату уже не сбегаются медсестры. Они знают, что это я так развлекаюсь, они привыкли. Наверное, они придут теперь только если услышат длинный гудок.

Хронометрическое безвременье. Сон. Полумрак. Забытье. В мои легкие поступает каждый твой вдох. И тот, что наполнен бессонницей и никотином. И тот, сладострастный, что ты делишь не со мной. В моих жилах течет твоя кровь. Я пробуждаюсь, когда ты пьешь кофе, и чувствую прилив адреналина, когда ты ведешь машину по скользкой дороге. Через хитросплетение датчиков я слышу твои мысли, ловлю эмоции и даже сексуальные фантазии. Но все это давно уже не трогает меня. Оцепенение. Безвременье. Анабиоз.

Все чаще приходит желание встать с этой койки, сорвать с себя тысячи проводков, вырвать из вен иголки и выплюнуть трубочки. Но я не знаю, что будет дальше. Вдруг аппарат на самом деле моя последняя связь с миром, и без него я тут же погибну, не сделав и двух шагов к окну? А может быть это изощренные путы маньяка-садиста, привязавшего меня к кровати, чтобы я не могла уйти? И я так долго лежала, что просто забыла как двигаться. Но стоит лишь оторваться от аппарата, и я вспомню? И научусь летать заново. 

Завтра. Да, завтра я встану и уйду. Куда-нибудь. В мир иной? Может быть и так… Но завтра уже не будет страшно. Наверное. Вот только бы понять, осень сейчас, или весна?

*АИК – Аппарат искусственного кровообращения

Дом, где жила любовь

В то лето почти все время шел дождь, и небо было затянуто низкими облаками. Из окна мне был виден кусок этого неба и круглая башня соседнего дома, где ночью всегда светились два окна. Это если лежать на кровати. Если же к окну подойти, то к вышеуказанному пейзажу добавлялась крыша торгового центра с вентиляционными шахтами, проспект, по которому и днем, и ночью сплошным потоком мчались машины, однообразная череда бетонных коробок и кусочек парковки, где стоял его Форд и моя «девятка». Здесь я была счастлива.

В те редкие дни, когда дождь отступал, солнечные лучи рисовали на потолке над кроватью смешные узоры. Там был и рыцарь в доспехах, и птичий клюв, и перо писателя, и маленькая спиралевидная галактика. Такими утрами особенно не хотелось вставать и ехать на работу. Я спала с правой стороны. И хотя назвать эту кровать двуспальной можно было лишь с натяжкой, мне всегда хватало места рядом с ним.

Я тонула в его объятьях и чувствовала себя такой защищенной. Как маленькая девочка на руках отца. Рядом с ним мне не снились страшные сны. Я знаю, что он просыпался ночью, подолгу смотрел на меня и шептал что-то нежное. Едва открыв утром глаза, я тянулась к нему, и день начинался с любви.

Он дал мне ключи от квартиры и сделал полочки для моих вещей. Уж не знаю как, но все мое барахло на них разместилось. Он прекрасно готовил, хотя и норовил всюду пихнуть лук и лавровый лист. Если он не спешил на работу, то варил мне на завтрак овсяную кашу с изюмом.

Мой самый любимый запах – запах его дыхания. Мой самый любимый вкус – его губы. Мои самые любимые песни – те, которые он пел для меня. Я не знаю звука чудесней его голоса. Для меня не существует ничего уютнее его плеча. Ни один крепдешин не касался моего тела нежнее его рук.

В его лице появлялось что-то дикое, восточное, когда он долго не брился. Мне хотелось пасть перед ним на колени, как тысячелетьями делали женщины во всех уголках света, и признать его власть.

В его глазах жили отблески леса, озерной воды, сосновых стволов и веселые лучики солнца. Когда он улыбался, они кружились в ярком хороводе – зеленый, карий, голубой. Когда он смотрел на меня, эти искры вырывались наружу, щелкали меня в нос, заставляли смеяться и селились на дне моих глаз, порождая счастье.

Он был талантливей меня, умнее, опытней, практичней. Он смог меня приручить, и я теплой кошкой лежала у его ног, готовая подарить ему все, что имела, по первому его слову. Я чувствовала себя целой, только когда он был во мне, когда сила его наслаждения пронизывала мое тело и сочилась из моих волос, щекотала кончики пальцев. Я хотела детей от него. Я безраздельно принадлежала ему.

Он был старше и сильнее меня. Он говорил, что я красива. Он любовался моим телом, но в характере и поведении постоянно находил недостатки. Со временем они стали раздражать его, а я никак не могла понять, что именно мне нужно изменить. Порой мне казалось, что он недоволен именно тем, что я больше всего ценю в себе. Все, что мне дорого и интересно, вызывало у него брезгливость. А мне так хотелось нравиться ему. Я так хотела, чтобы он разделял мои увлечения, признавал мои способности и достижения.

Он был сильнее меня. Я смотрела ему в спину часами. Он не повернулся. Я гладила его плечи и волосы. Он не шевелился. Я говорила, что люблю его. Он не отвечал. И я была не в силах его вернуть.

Холодильник на кухне жутко трещит. Поначалу это мешало мне спать, но сейчас этот звук кажется мне музыкой счастья. За окном проехал первый трамвай. Как и всегда этим летом, идет дождь. Я сижу на подоконнике, пишу эти строки и наблюдаю, как проходит мое последнее утро в его доме. Затем я уйду, чтобы больше не вернуться сюда никогда. Конечно, я все выдержу, но это будет так больно. Я не хочу жить без него. Ведь если я не нужна ему, я не нужна и себе.

Он был сильнее меня. Он говорил, что я красива. Я говорила, что люблю его…

Десять признаний в любви

Мужчины и женщины по-разному относятся к вербализации своих чувств. Для женщин говорить о любви естественно и важно. А вот мужчинам необходимость каких-то слов совсем не очевидна.

Когда женщина впервые говорит «я люблю тебя», не сомневайтесь в ее искренности. И не имеет значения, где и как это происходит. Слова встанут ей поперек горла, если она не любит на самом деле.

А вот ждать устного признания от мужчины можно вечность. И когда он все-таки решится, не удивляйтесь, если это будет звучать, словно он говорит на иностранном языке. Лучше приглядитесь! Может, он давно уже сделал татуировку с вашим именем или написал его на заборе, или сочинил про вас песню, или нарубил в вашу честь вагон дров, или спросил вашего совета, покупая себе машину, или беспрекословно выполнил вашу нелепую просьбу, привез вам кусочек дегтярного мыла или букетик ромашек, или просто первый написал вам. Тысяча маленьких шагов навстречу – вот самый искренний язык любви мужчины.

Очень важно научиться слышать и понимать его. Это непросто! Ведь нам так хочется, чтобы мужчины говорили о своих эмоциях открыто, понятно и ярко, как мы. И нам бывает так обидно, если наше искреннее признание вдруг упирается в сарказм или, того хуже, молчание. Но не в отсутствии слов скрывается сигнал тревоги, а в отсутствии шагов навстречу. Он может ничего не говорить в ответ, а просто выделить в шкафу полочку для ваших вещей. А может рассказывать, что у него к вам глубочайшие чувства, а потом тщательно стирать следы вашего пребывания в его доме. Уж сами догадайтесь, почему.

Как часто мы не верим тем, кто искренне нас любит, и мучаем их, требуя признаний и доказательств. И как часто доверяем тем, кто красиво говорит и ухаживает, но для кого мы не более чем еще одна бабочка в альбоме. Умение «слышать» мужчину отличает успешных и опытных женщин.

«Я знаю, как ты боишься. Как непривычно чувствовать себя зависимым и беззащитным. Как сложно разобраться в том, что ты испытываешь, и уж тем более выразить это словами. Не бойся. Мне не нужны слова. Я все пойму, лишь только ты отбросишь страх и сделаешь хотя бы несколько шагов навстречу. И мне захочется кричать в ответ: «Я люблю тебя!» Потому что я буду знать, что мы говорим об одном и на равных».

***

Ее зовут Оксана Дмитриевна. Но для него она просто Оксана: миниатюрная девушка-практикантка с тоненькой русой косичкой и большими голубыми глазами. Их разделяют каких-то шесть лет возраста и целая пропасть с точки зрения социального статуса. Он – Васька, ученик десятого класса, а она – учительница информатики, Оксана Дмитриевна. Сейчас она проводит лабораторную работу. Задание – написать программу в Паскале на любую тему. Уже прошло сорок минут занятия. Из них первые двадцать Вася просто собирался с духом, тихо сидел и смотрел в выпуклый экран. Там отражался стол Оксаны. Она что-то писала. Был конец мая, до каникул оставалось всего две недели. И Вася решился. Через двадцать минут программа была готова, файл скомпилирован: Oksana.exe

- Ну, Василий, что у вас получилось? – спросила Оксана Дмитриевна, неожиданно оказавшись рядом. – Запускайте.

Вася нажал Enter. На светло-желтом фоне проступили зеленые буквы: «Вася любит Оксану». А потом всю надпись перечеркнула жирная зеленая линия. Вася покраснел до корней волос. Это должно было быть подчеркивание! Он ошибся, прописывая координаты линии.

- Это у вас кощунство какое-то получилось, - тихо произнесла Оксана. – Оставите так или будете исправлять?

Не в силах вымолвить ни слова, Вася переделал программу, это заняло у него одну минуту. Все это время Оксана стояла рядом. Когда на экране появилась та же надпись, но уже с подчеркиванием, она положила руку ему на плечо.

***

Когда-то посреди этого поля, рядом с дорогой, росло дерево. Я не помню его зеленым. Кажется, оно всегда было полусухим. До середины ствола шли удобные сучки. Потом начинались сухие, но крепкие и толстые ветки, на которых было удобно сидеть. И лишь на самой верхушке оставались какие-то листья. С дерева открывался шикарный вид на поле, бор, реку и покосившуюся старую часовню.

По дороге шли парень и девушка. Парень был одет в рубашку и джинсы, короткая стрижка, на носу очки. Приличный такой молодой человек. А у девушки были потрепанные шорты, майка, прическа с малиновыми прядями и такого же цвета помада. У дерева они остановились.

- Хочешь залезть на дерево? – спросил молодой человек.

- Конечно! - ответила девушка.

Им было лет семнадцать, они быстро вскарабкались и уселись на самой широкой ветке. Девушка – ближе к краю, парень – ближе к стволу.

- Как красиво! – сказала она, наслаждаясь природой.

- Устраивайся поудобней, - ответил парень. – Думаю, мы проведем тут несколько часов.

- Да? Почему? – девушка немного насторожилась.

- Я хочу, чтобы ты рассказала мне всю свою жизнь. Все, что ты помнишь. Расскажи про свое детство, про школу, про мужчин, которые были до меня. Я должен знать о тебе все. Даже то, чего никто не знает.

- Ты серьезно? Но я не хочу обо всем этом рассказывать!

- Тогда ты можешь спуститься.

Что-то в его тоне дало ей понять, что если она сейчас уйдет и не выполнит его просьбу, то все закончится. И у нее не будет уже второго шанса. Она почувствовала себя загнанной в угол, но в этом было что-то приятное. Впервые он перестал быть интеллигентным мямлей, показал внутреннюю силу, и ей захотелось подчиниться. Внутри нее проснулся какой-то задор, дерзкий огонек, который говорил: «Давай, расскажи ему! Это же интересно!»

И она начала рассказывать. Сначала неохотно, с трудом. Но потом стало легче, и через некоторое время ее история полилась, как если бы она читала чью-то книгу.

Он очень внимательно слушал. Когда она говорила о детстве, он смеялся. Сочувствовал, когда она поведала о смерти любимого кота. Бледнел и ревновал, когда слушал про ее прошлые романы. Краснел и таял, когда она призналась, что давно в него влюбилась и долго добивалась его внимания.

Наконец, рассказывать больше было нечего.

- Ну вот и все, - сказала она. – Ты можешь теперь открыть мне, зачем тебе все это было нужно?

Он долго молчал. Отколупывал с ветки кусочки коры и бросал вниз. Девушка уже начала сердиться, чувствуя себя немного обманутой.

- Да просто я люблю тебя, - выпалил внезапно парень. – И я не мог тебе об этом сказать, пока не был уверен, что знаю о тебе все. Я боялся. Ты такая… такая сильная, умная. У тебя столько всего уже было в жизни. И про тебя говорят всякое…

К счастью, она не дала ему продолжить. Она его поцеловала.

Через несколько часов стемнело, появились звезды. И лишь на западе оставалась тонкая полоска чуть более светлого неба. Не ее фоне чернел силуэт полусухого дерева, где еще долго сидели обнявшись молодой парень и его девушка.

***

«Ну все. Сегодня. Нужно положить конец этому. Да и не надо было начинать! Это была игра, охота. Мне хотелось влюбить его в себя. А теперь что? Он мне не нравится и никогда не нравился! Нет, он милый, конечно, но у нас совсем нет ничего общего. Он мне не нужен. Мне с ним скучно. И все раздражает. Я устаю в его присутствии. Хочется заняться чем-то интересным, а приходится сидеть с ним и слушать всякую чушь! Чего тянуть-то? Вот сейчас он приедет, и я скажу ему: «Знаешь, ты очень милый. Но я не люблю тебя. И не полюблю. Мы слишком разные. Давай не будем тратить время друг друга. Нам лучше больше не встречаться». Ну или что-то в этом роде. Да где же он, в конце концов!»

Она подходит к окну. На улице зима, только что выпал свежий снег. Сугробы искрятся под светом фонарей.

«Это он! Что он там делает? Бегает зачем-то по двору. О, нет! Только этого мне не хватало!»

Парень в желтой куртке движется по двору странным шагом. Он что-то вытаптывает в снегу. Она прищуривается и читает: «Я люблю тебя!»

«Господи, да он еще и имя мое вытоптал! Чтобы уж ни один сосед не сомневался. О, какой позор. Стоит, улыбается, машет руками. Заметил, что я смотрю в окно. Как же неловко. Как не вовремя! Какой же он жалкий. Нет, не могу. Потерплю еще. Не сегодня…»

- Привет!

***

Я жила в Сочи, а он в Бийске. Мы познакомились в 1987 году, на пляже в Лазаревском. Он отдыхал там, а я просто приехала в гости к подруге. У него был фотоаппарат. Он пытался сфотографировать маленького краба, но тот все время убегал. Я предложила подержать несчастное животное.

- И вы не боитесь?

- А чего бояться, он же совсем маленький!

Так мы и познакомились. У нас на серванте и сейчас стоит эта фотография: краб и мои руки. Все оставшиеся дни до его отъезда мы провели вместе. Правда, дней этих было всего три.

А потом начались письма. Письма и фотографии. Он очень любил фотографировать для меня красивые места: лес и степи, реки – Обь, Катунь и Бию. Мне было приятно. У меня не было фотоаппарата, и я писала ему в ответ стихи.

Помню, в мой день рождения никто не подарил мне цветы. Я тогда очень расстроилась. И тут приходит от него письмо, а в нем десятка два фотографий. Он специально поехал в горы и несколько дней снимал для меня цветы, представляете? Это очень много для меня значило.

Так год прошел. Мне говорили, что дистанционные романы – недолговечная штука. Что ничего хорошего из них не выходит. Я думала, и у меня все пройдет. Ан нет! Почти в годовщину нашего знакомства он прислал мне короткую записку: «Я знаю, ты все поймешь». К ней были приложены десять фотографий. Вот, что на них было изображено: яблоня, ландыши, юла, белка, люпин, юкка, тысячелистник, ель, бульденеж, ящерица.

И если бы не эта юла, которая явно выбивалась из общего ряда, я бы и не догадалась, что это шарада. Я бы просто подумала, что он продолжает снимать для меня красивые растения и животных. В этой юле соединились мое прошлое и будущее. Я вспомнила детство, как я росла, как меня воспитывала мама, и подумала, что все готовило меня для жизни именно с таким человеком, как он. Все вело меня к тому, чтобы через пару лет в моем доме опять появилась такая вот юла.

Понимаете, о чем я?

***

«Нет, ну все же было хорошо! Мы переписывались. Почти каждый вечер! Я уже привыкла получать от него письма. Так привыкла, что начала переживать, если он не пишет. И ревновать. И сердиться. И думать много лишнего! Потом я начала писать ему чаще, чтобы вынудить его чаще отвечать мне. Да, он отвечал, но как-то односложно. Тогда я стала писать ему о чувствах. Он вообще пропал куда-то. Тогда я позвонила ему и сказала, что люблю его. И как-то странно тогда связь прервалась. Я, конечно, не стала перезванивать, пошла плакать. Кажется, я все поняла теперь. Я передавила, да? Наверное, нужно немножко подождать, и все наладится? И он опять начнет писать мне?..»

***

Он лежит на ее обнаженной груди. После всего. Когда хорошо и спокойно. Она гладит его волосы, едва касаясь губами макушки, и тихонько поет ему колыбельную. Как ребенку. Он не думал, что это может быть так приятно. Он вообще очень многого не знал, не предполагал, не мог просчитать.

- Помнишь, я сказал тебе, что никогда никого не любил?

Она замолкает. Конечно, она помнит. Несколько секунд он слушает, как колотится ее сердце, и, наконец, произносит:

- Это изменилось.

***

Мы называем это словом «оргазм»: «кульминация сексуального возбуждения, характеризующаяся сильным чувством наслаждения, удовлетворения». Ну да, ну да. Только есть большая разница между оргазмом, испытываемым с мужчиной, которого любишь, и просто оргазмом. И, пожалуй, главное – это потеря контроля и полное доверие.

Не буду ходить далеко за примером. Секс с презервативом и без него. Барьерная контрацепция дает нам чувство безопасности. Каждый партнер остается «при своем» и ничем не рискует. Но все меняется, когда двое отказываются от защиты. Они принимают ответственность за все вытекающие (в прямом и переносном смысле) последствия. И это вопрос доверия. Если оно есть, то секс «без преград» дарит совсем другие ощущения.

Вот и с любовью то же самое. Когда ее нет, все просто: «кульминация сексуального возбуждения», бла-бла-бла. Приятно провели время и разошлись. Но когда она есть, оргазм становится моментом максимального сближения, раскрытия. Потому что в те несколько секунд на тебе нет никакой защиты, ты полностью во власти близкого человека. Ты доверяешь.

Она уже давно его любит. Она это знает. И вопреки всему, что он говорит, вопреки всему, что ей подсказывает разум, она доверяет ему. Она раскрывается. На мгновение мир исчезает, и она не принадлежит себе. Она принадлежит только ему.

И когда ее пальцы начинают медленно отпускать его волосы, а в открытое окно вновь прорываются звуки южного города, - в миг на грани возвращения - она впервые тихо произносит: «Я люблю тебя».

***

- Я до сих пор не понимаю, как такое могло случиться? Когда произошло? С чего началось?

- Помнишь, мы ехали в раздолбанном микроавтобусе? Я попыталась опустить кресло, и спинка шлепнулась в горизонтальное положение. Моя голова оказалась рядом с твоей. Ты дремал на заднем сидении.

В этот момент мимо пролетал голый жирный мальчик. Он заглянул в окно. Ему понравилось, как твои волосы сплетались с моими. И он выстрелил. Он не подумал о том, что я замужем. Он не подумал о том, что эти отношения – совсем не то, что тебе нужно. Он просто выпустил стрелу, проклятый пухлый малыш. Я даже видела, как она блеснула на солнце, вонзаясь мне в сердце. Но решила, что это солнечный зайчик. А еще через секунду подумала: «Как же мне хорошо».

***

Я долго путешествовал, много видел. Было у меня достаточно женщин. Приходилось мне слышать в свой адрес и страстное «je t’aime», и кокетливо-капризное «te amo», и уверенное «Ich lieber dich», и сдержанное «rakastan sinua», и открытое «I love you», и даже нежно-зависимое «seni sevaman». И вроде бы все народы вкладывают в эти слова одно и то же значение, одно и то же чувство. Но ведь совсем по-другому звучит: «Я люблю тебя». Попробуйте, произнесите, и вы сами все поймете. Куда проще сказать короткое «же тэм», чем сложить губы трубочкой, как для поцелуя, и выдавить из себя хотя бы первое «лю». Я уж молчу о том, что ни одна иностранка не смогла выговорить эту фразу на русском. Максимум, на что они способны, – это звук «я». Все остальное – совершенно неисполнимая для них фонетика.

«Я люблю тебя» не скажешь просто так. На это нужно решиться. А чтобы решиться, важно действительно любить. В русском «люблю» гораздо больше искренности и даже есть немного самопожертвования. Наверное, это досталось нам от предыдущих поколений. Можно говорить «ай лав ю» и ничего на самом деле не испытывать, я сотни раз слышал это в конце телефонной беседы. Можно сказать «тэ амо», и это будет звучать, как аргумент. «Купи мне кольцо, ведь я же «тэ амо!» Можно услышать в свой адрес «сени севаман», и все внутри сожмется, как будто тебя только что взяли в капкан. Но когда женщина говорит «я люблю тебя», я чувствую запах леса, травы, молока. Я слышу звон колокола и детский смех. Я ощущаю ветер на своем лице и лепестки ромашек на щиколотках. Мне хочется жить дальше.

- И поэтому ты вернулся?

- Поэтому я вернулся.

Ожидание

…Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его…

(А. Ахматова, «Четки»)

Она сидит за компьютером и шепчет: «Как же я боюсь, как же я боюсь, как я боюсь…» Из колонок доносится какая-то заунывная музыка. Она ее практически не замечает. Она ждет ответа.

Ей тридцать лет, жизнь полна друзей и событий, а работа приносит достаточно денег. Она здорова, хорошо выглядит, и у нее, конечно же, есть мужчина. Ей везет, из колоды карт она всегда вытянет нужную масть. Про таких говорят: «Жизнь удалась».

Ее дыхание неровное, сердце бьется слишком быстро. Она суматошно перелистывает интернет-страницы, пишет какие-то обрывистые ответы на сообщения и вздрагивает, когда у кого-то на улице звонит телефон. Она ждет ответа от Него.

Жизнь иронична. Она закладывает в нас программу «срока годности», она предусмотрела конец для каждого шоссе, для любой из наших дорог и тропинок. А что такое любовь, как не маршрут от первого взгляда, первой улыбки, первого прикосновения и до… До момента, когда истекает срок годности, и любовь преображается. Она может прогнить совсем, стать зловонной отравой, от которой хочется поскорее избавиться. Может покрыться плесенью измен и обманов, и тогда находиться в ее обществе тоже неприятно, хотя под слоем грибка еще проступают контуры того, что было. А может тихо усохнуть, как букет роз превращается в бессмертную икебану. Мы оставляем его в той же вазе, он даже по-своему красив и изящен. И мы говорим, что были счастливы в любви, что пронесли ее через годы, и совсем не замечаем, насколько этот сушеный понурый веник далек от свежих ароматных роз.

Она не любит сухие букеты. Она вообще любит только живые цветы.

Жизнь иронична. Она наделяет нас пониманием многовариантности, свободой выбора, правом принятия решений. Но каждое принятое решение является точкой невозврата для всех остальных, отвергнутых путей. И чем чаще и смелее мы делаем выбор, тем меньше остается степеней свободы. А в конце нас ждет всего одна опция – смерть.

Она легко принимает решения и ни о чем не жалеет. Она верит, что каждый раз, когда она выбирает свой путь, где-то рождается другая вселенная, в которой все произошло иначе.

Жизнь иронична. Это отрезок между двумя датами, рождения и смерти. Если из второй цифры вычесть первую, то получится число, кратное годам, месяцам, дням, часам, минутам, где каждая минута астрономически точно равна предыдущей. Жизнь равномерно течет от старта к финишу, но никогда не позволяет нам находиться в равновесии. Она выносит из-под нас опору, нарушая баланс, как бита вышибает фигуры в игре «городки». Стоит только подумать, что мы достигли гармонии в себе и окружающем мире, как жизнь ставит нам банальную подножку. И мы падаем, испытывая бурю эмоций, но лишь в эти моменты истинно чувствуем, что живем.

Это было так недавно. Она подняла глаза, увидела Его – смешная угловатая фигура на снежной тропинке - и вдруг ощутила, как земля под ногами опять перестала быть твердой. И она будет любить Его голос, будет мечтать о Его руках, стремиться оказаться к Нему поближе, чтобы почувствовать Его запах. Незаметно и затаенно для самой себя наслаждаясь каждой секундой этой новой жизни.

И она будет готова принимать решения, начнет рассматривать возможности. Что если Он скажет «да»? Оставит ли она своего нынешнего мужчину ради того, чтобы еще раз пройти маршрут любви, но уже с Ним? Разве может она упустить шанс и не узнать, бывает ли у этого пути другой, более счастливый конец? Ведь где-то должна быть та вселенная, в которой пишут сказки!

И она сделает свой выбор – знать. Наберется мужества, чтобы однажды вечером задать Ему такой простой и такой трудный вопрос: «А что если мы встретимся как-нибудь вдвоем?» Она оставит Ему возможность принять решение – быть или нет.

Жизнь иронична. Стуча метрономом секунд, она выводит нас из равновесия, заставляет любить, мечтать, бояться и выбирать, отсекая возможности, чтобы в итоге все равно оказаться в конечной точке маршрута с букетом сухих цветов. Но прежде чем все это произойдет, прежде чем умрут одни миры и родятся другие,

прежде чем Он ответит, она с мольбой глядит на экран компьютера и тихо балансирует на краю своей Вселенной.

Зима на одну ночь

Мы спустились с Горы. Уставшие, но здоровые, если не считать синяков и мозолей. Спустились мы вовремя. Гора за нами уже укрылась тучами, а ветер вырывал из них куски и швырял нам в спину. Клочья облаков цеплялись за кроны деревьев внизу и скапливались там холодным туманом. Через несколько часов долину накроет непогода.

База встретила нас, как всегда, радушно. Поздравления с горой, кружка разбавленного спирта пошла по рукам, а на закусь – черный хлеб с майонезом! После встречи все разошлись по палаткам. Я собираю рюкзак на завтра. Это через несколько дней я буду являть собой образец безалаберности и несобранности, буду просыпать завтрак, опаздывать на автобус и в последний момент с бодуна упихивать свои вещи в надежде ничего не забыть. А пока мы еще в горах, в походном режиме, и нам предстоит еще долгий спуск до поселка. Поэтому, если я сегодня хочу подольше посидеть с друзьями, то лучше подготовиться к выходу с вечера.

Около пяти часов все вместе идем в баню. Мальчики, девочки – это не важно. Во-первых, потому что в бане темно, во-вторых, потому что так время расходуется эффективней, а самое главное – нам не стыдно. Мы красивые, здоровые и за две недели уже близкие друг другу люди. В бане тепло, поддаем часто, отогреваем кости. Освежиться можно ледяной водой из бочки. Хочешь – лей ее, хочешь – пей ее, вода кристально чистая, холодная и вкусная, как запретная сосулька в детстве.

После бани ужин, во время которого у меня открывается «яма желудка». Это на высоте я существовала на сладком чае и карамельках. Теперь же организм попал в пищевой Эдем: были сожраны макароны с грибами, фасоль со свининой, салат с майонезом, гороховый суп, борщ и даже вчерашняя солянка! Лишь удавившись вторым пирожком с капустой, чувствую, что наелась.

После ужина медленно перетекаем в аил и рассаживаемся, кто куда. Я занимаю место у дальней стены, напротив входа. Мне кажется, что там меньше всего дыма. Народ приходит с пивом, но я пока отказываюсь. Какое-то время все приглушенно разговаривают. Потом приносят гитару, дают мне и просят спеть. На ней нет первой струны. Даже после настройки она звучит ужасно. Без верхней «ми» играть непривычно, но публика ждет, ей все равно, и нужно что-то исполнить. Открываю концерт общеизвестным репертуаром: «Три мушкетера», «Бременские музыканты», «Бумбараш», «Любэ», «Чайф». Только откладываю гитару, как в аил входят наши инструкторы: Юрий Андреевич, Коля и Санек. Они садятся за стол у стены, справа от меня, и просят повторить для них только что исполненные песни. Отшучиваюсь, улыбаюсь: играть все заново мне совершенно неохота, пальцы с непривычки уже болят, да и вдохновения по-прежнему нет.

Тогда откуда-то из-под стола появляются пластиковые бутылки с разбавленным спиртом и жестяная кружка. Санек наполняет ее и – чичой! – она идет по кругу. Андрей Григорьевич, смотритель базы, приносит нам банку моченой брусники и миску соленых огурцов – лучшая на свете закусь и запивка! «Вот это другое дело», - думаю я, - «может и пальцы отойдут через пару кругов».

Пока мы пьем, возникает тишина. Ею пользуется «шаман» Дима, сидящий рядом со мной на скамейке. Он берет комус и начинает камлать. Конечно, Дима не настоящий шаман, а просто местный полусумасшедший, и его горловое пение лишь отдаленно напоминает камлания. Но мы не избалованные зрители, кое-кто даже подергивается в такт его игре. Мне все это интересно, я наблюдаю. Дима заканчивает шаманить и бубнит что-то Юрию Андреевичу про восхождения и перевалы. Юрий Андреевич довольно жестко осаживает его, чтобы сидел себе смирно на базе и не совался в горы. Дима какое-то время еще бубнит, но вскоре отправляется спать, он пьян.

Сидеть в аиле тяжело, дым ест глаза, да и на улице уже стемнело. И потихоньку народ расползается по палаткам. Остаются лишь самые стойкие. Вглядываюсь сквозь дымный воздух: у противоположной стены около входа два коневода алтайца что-то оживленно обсуждают, справа за столом пополняет очередную кружку Санек, в центре у костра сидит Юрий Андреевич, а напротив него Танюшка, помощница на базе, и Яна, девушка, пришедшая сюда с конным туром. Яна просит меня петь еще, и я пою для нее сначала что-то о конях, потом про горы, потом опять про лошадей.

Возвращается Коля, инструктор. Он говорит, что пошел снег. Коля садится рядом со мной. Он сидит так близко, что я чувствую его тепло. После восхождения всегда есть тот, кто сядет рядом и даст почувствовать свое тепло. Это хорошо, потому что в очередной раз с упоением понимаешь, что жив.

И тут наступает зима. Крупные хлопья снега падают на крышу и очень скоро покрывают ее слоем в несколько сантиметров. Крыша покатая. То там, то тут с нее сходят маленькие лавинки и остаются сугробиками лежать по периметру аила. Снег идет, и все как будто перемещается в сказочный мир накануне Рождества. А мы, как одна странная средневековая семья, сгрудились у открытого огня и ждем, пока неизвестный менестрель споет нам балладу о красавицах, чудовищах и побеждающих их рыцарях.

В качестве менестреля опять я. Пою что-то про любовь: про «Белый шиповник», про «Ты меня никогда не увидишь», какие-то романсы. Пока я пою, Санек подходит к алтайцам и предлагает им косяк. Алтайцы ругаются «а нафига нам ваша дурь», но быстро соглашаются. Накурив алтайцев, Саня какое-то время довольно бегает (на самом деле, ходит, шатаясь) вокруг костра, а потом успокаивается справа от меня. Обкуренные алтайцы достают ножики и минут пять бычат на всех и друг на друга, а затем также затихают в своем углу. На этот раз все живы. Яна смотрит на меня блестящими от восхищения глазами и просит спеть что-нибудь из «Мельницы». Я пытаюсь, но быстро сбиваюсь, так как не помню слов и уже не слышу аккордов. Юрий Андреевич в это время то ли в полусне, то ли в алкогольном бреду бурчит что-то вроде: «Едут-едут казаки… Едут-едут казаки… Наступают казаки…. А за ними перваки…» Кто такие перваки, и почему они наступают, я не знаю и таращу с удивлением на все это глаза. Спрашиваю Колю, нормально ли это для алтайской вечеринки. Он отвечает, что сам первый раз видит такое. Мы смеемся.

Вдруг Танюшка достает из-за пазухи дудочку и играет на ней простой и светлый мотив. Мне даже кажется, что дыма стало меньше! А, ну да, Саня выбрался из-под стола, пошел навестить елки и забыл закрыть дверь. Чистый воздух, сочащийся снаружи, пахнет снегом, зимой, праздником. Еще чуть-чуть и присоединится аромат погасших бенгальских огней и мандариновых кожурок.

Танюшка когда-то попала сюда туристкой, как и мы, но захотела остаться и осмелилась сделать это. Вот уже целый сезон она работает помощницей Андрея Григорьевича на базе. Кто-то говорит, что она слегка «того», но я в глубине души завидую ей.

Танюшка играет, а мне хочется взять Колю за руку, и я надеюсь, что она будет теплой. Он сидит рядом, и мне нужно сделать лишь маленькое движение, чтобы коснуться его. Словно читая мысли, Коля берет мою руку в свои ладони. Мне тепло. Это хорошо, когда после восхождения есть кто-то, кто возьмет тебя за руку… Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь. Коля легонько тянет меня за кончик косы. Я попадаю в добровольный плен и кладу голову ему на плечо. Так мы сидим в полумраке аила зимней ночью под треск поленьев в очаге и нежное пение дудочки, а в небе над нами шепчутся облака, принесшие обрывки снов с голубых алтайских гор.

Дудочка умолкла, Танюшка ушла, а мы все сидим, наверное, боясь пошевелиться и разрушить этот сказочный мир. Я знаю, что завтра утром снег растает, и мы снова вернемся в сентябрь, а затем меня ждет еще более грустная дорога в мой привычный городской быт. Он неприятен мне, и я не хочу сейчас помнить о нем. Ах, если бы я только могла остаться здесь навсегда…

Входит чуть протрезвевший Санек и говорит с порога: «Идите-ка, посмотрите, что на улице творится!» Перед аилом Танюшка танцует с огнем. На пальцах у нее надеты цепочки, заканчивающиеся шариками, смоченными какой-то горючей жидкостью. Впрочем, какая разница, как это устроено… Мы видим посреди белой поляны черный стройный силуэт девушки, вокруг которого летают сгустки пламени, разрывая ночь и отпугивая огромные снежные хлопья. Танюшка танцует, движения естественные, простые и быстрые. Ее руки стремительно крутят шары так, что они порой превращаются в кольца-спутники, непрерывный круговорот огня. Мы стоим, завороженные этим зрелищем: лед зимы, жар пламени, а между ними сама Жизнь, соединяющая их в танце. Маленькое чудо света среди сурового молчания тайги. Я смотрю на Колю. На его очках пляшут отражения танюшкиных огней. Забавно. Наверное, что-то похожее и он видит на моих очках. Мы по-прежнему держимся за руки. Коля притягивает меня к себе и целует. У него горячие губы, и снежинки, падающие мне на нос, тают от его дыхания. Всего один поцелуй. Я стою, дрожа, хотя мне и не холодно…

Как в сказке, рыцарь поцеловал принцессу, и она проснулась. Дальше начинается «и жили они долго и счастливо», но об этом уже не слагают песен. Танюшка закончила свой танец, и я понимаю, что мы исчерпали лимит волшебства, отведенный нам в эту ночь. Менестрель должен закончить свою балладу здесь и сейчас. Очень удачно, что Коля удаляется к соснам, а Санек уже улегся в аиле. Я желаю Танюшке приятных снов и, осторожно ступая шлепанцами по сугробам, направляюсь к палатке. Я залезаю в спальник, закрываю глаза и засыпаю, навсегда унося с собой этот мир, в котором к нам пришла зима на одну ночь.

Мечта

Этот дневник попал ко мне случайно, когда я переезжала в другой дом, подешевле и подальше от центра Ноттингема. Хозяйка, пожилая пакистанка, приволокла мне в комнату коробку, забитую книгами и тетрадями. Оказалось, что до меня здесь жила еще одна русская девушка, которой и принадлежал весь этот хлам. Хозяйка подумала, что книги и записи могут пригодиться мне в учебе. Я отпихнула коробку в угол и еще недели две не заглядывала в нее.

Дождливым субботним утром я, наконец, заставила себя перебрать непрошенную макулатуру и увидела большую голубую тетрадь. В верхнем правом углу от руки было написано «Дневник». Я сама вела личный дневник и часто задумывалась над тем, каково было бы стороннему человеку заглянуть в мои мысли. Мне захотелось немедленно раскрыть тетрадь. Ведь это все равно что посмотреть на мир другими глазами или прожить кусочек чьей-то жизни! Сгорая от любопытства, я устроилась поудобнее на диване и стала читать.

Хозяйка дневника, как и я, приехала сюда когда-то учиться. Первая часть записей была посвящена друзьям, которых она нашла здесь, бесшабашным вечеринкам и ностальгии по дому. А потом на страницах тетради начал разворачиваться бурный роман.

Кажется, они вместе учились. Молодой человек был мусульманином. Она особо не описывала его. Сказала только, что «готова растаять в его черных глазах», что он добрый, и что у них много общих интересов. Потом записи прервались. Видимо, по вечерам ей стало не до дневника. Я с сожалением перевернула несколько пустых страниц, уже не надеясь на продолжение занятного чтива. И вдруг обнаружила еще одну заметку. Без даты.

Есть ли у вас мечта, друзья? Часто ли вы вспоминаете о ней? И нужно ли мечтать? Какой человек счастливей, у которого есть мечта, или тот, у кого ее нет? Что можно назвать высоким словом «мечта», а что является лишь желанием или целью?

Последняя заметка была о мечте, которую я меньше всего ожидала увидеть на страницах этого дневника.

«I have a dream… У меня есть мечта…

У меня есть мечта сломать все преграды, которые жизнь ставит перед нами. Разорвать барьеры общества, религии, расстояния, финансов, долга. Победить целую культуру, нарушить древние обычаи. А дальше все очень просто и банально, но так невыполнимо…

Я хочу выйти замуж за (имя было написано неразборчиво). Возможно, я потом буду смеяться над этой записью, возможно, мне будет стыдно, или я пожалею о своих словах. Но сейчас я хочу этого больше всего на свете. Хочу замуж за человека, которого знаю лишь полгода. Хочу прожить с ним всю жизнь и верю, что была бы счастлива. Верю, что смогла бы сделать наши дни яркими, интересными и непохожими на тысячи других жизней. Хочу родить трех детей (двух девочек и мальчика), и мне все равно, если у них будут черные волосы и глаза, смуглая кожа.

Наверное, я сошла с ума. А может быть, это любовь…

На медовый месяц мы поехали бы в горы, ведь я давно уже мечтаю побывать в горах. Я хочу встретить там рассвет, держа его за руку. А потом мы бы отправились на другой конец планеты, к океану. Я хочу, чтобы он впервые увидел океан вместе со мной. Мы бы купались и загорали весь день. Наблюдали, как с наступлением вечера туман окутывает прибрежные холмы. Ночью смотрели бы на черное небо, Южный Крест, слушали шелест волн, искали огни рыбацких баркасов. А луна смеялась бы над нами…

Я хочу этого больше всего на свете. Жаль, что я не могу поделиться с ним своей мечтой. Она бы испортила прямой и идеальный путь, предначертанный ему веками. Ведь он принадлежит совсем другому миру, в котором нет места для меня и моих желаний. Он женится на правильной женщине, она уже ждет. У него будет трое детей (две девочки и мальчик). Он быстро привыкнет и уже не вспомнит обо мне.

Как назло, из всех мужчин вселенной мне оказался нужен тот, на кого я не имею ни права, ни случайности! И мне страшно, потому что теперь я знаю: мечты не сбываются».

Несколько минут я пыталась осмыслить прочитанное. После первой половины дневника эта запись была как гром среди ясного неба. Я перечитала ее еще раз. А потом не удержалась и открыла последнюю страницу тетради. К ней была прикреплена фотография: красивый молодой человек немного восточной наружности держал за руку невесту в расшитом золотом платье. Ее лицо скрывала вуаль.

Дневник до сих пор хранится в ящике моего письменного стола. Я могла бы легко узнать, что было дальше с этой девушкой, получить ее фотографию, поговорить с ее друзьями. Но я решила оставить ей эту тайну. Конечно, я не перестала влюбляться и мечтать! Только теперь я понимаю, что иногда даже самое простое и естественное желание может стать несбыточной мечтой.

А у вас есть мечта?

Я тебя никогда не забуду…

-       Ты уезжаешь в Америку??! – Танька чуть не упала с бревна, на котором сидела, свесив ноги, а глаза ее были похожи на две выпуклых пуговицы.

-       Да, - тихо ответила я. На душе было паршиво, и ничего не хотелось ни рассказывать, ни объяснять. Хотелось уйти в лес, залезть на дерево и тихонько петь.

-       Ну так это же здорово! – не унималась Танька. – Будешь писать мне? Привезешь мне Барби? Ой, там же столько всего интересного! Обязательно расскажи мне обо всем!

-       Да, хорошо, – ответ получился вымученным, и Танька, наконец, это заметила.

-       Ты что, не рада? Не хочешь ехать?

Я подумала и поняла, что не знаю.

-       Не знаю, - повторила я вслух. – Наверное, не хочу.

-       Но почему?!! – выпуклость Танькиных глаз близилась к своему пределу.

-       Я не знаю, как тебе объяснить. Мне кажется, уехав, я потеряю все, что я люблю здесь: наш лес, нашу станцию, поля, походы купаться и за грибами, поездки на великах.

-       Но ведь ты же вернешься! – Танька озадаченно замолчала. - Ты же вернешься, правда?

-       Да, наверное, вернусь, - без особой уверенности сказала я. – По крайней мере, родители говорят, что мы уезжаем на год.

-       Значит, все будет хорошо. Мы встретимся уже следующим летом, и все станет как прежде. Будем ездить на озеро, играть в зверей, мучить мальчишек и ходить за грибами. Ты, главное, пиши, не забывай нас. Ну что, пойдем на водокачку?

-       Пойдем, - согласилась я, и мы пошли по дороге к управлению садоводством, возле которого находилась центральная водокачка.

Был солнечный летний день, где-то в середине июля. Танька шагала в босоножках, а я шлепала босыми ногами по острой щебенке и получала от этого несказанное удовольствие. Тетки, попадавшиеся нам навстречу, многозначительно морщились, глядя на мои ноги. Это меня веселило. Садоводство вокруг нас жило своей обычной жизнью. Звенели электропилы, стучали молотки, где-то играло радио. Тут и там торчали цветастые платки и задницы в синих тренировках, очевидно, занятые спасением грядок от зловредной поросли мокрицы и одуванчиков. Мимо нас с визгом проносились полуголые дети на своих ржавых дачных велосипедах. Кое-где готовились к обеду, и пахло вареной картошкой с укропом.

У водокачки мы решили помыть руки и напиться. Вода шла замечательная: чистая, такая холодная, что сводило зубы, и без болотного запаха. Она лилась между пальцев, блестела на солнце и разбивалась в мелкие брызги, падая на железную пластину у основания. И это тоже было весело.

Потом появились первые посетители. Пока жены трудились над кастрюльками и сковородками, их усердные мужья в сопровождении собак и детей отправлялись к колонке. Они несли ведра, бидоны и чайники. Из дальних уголков садоводства, громыхая, ползли телеги с канистрами. Кое-кто даже приезжал на машине. Наша задача была наполнить все емкости как можно быстрее и аккуратней. Люди шли один за другим. Мы самозабвенно налегали на рычаг, и вода, сверкая, вырывалась из крана на волю.

Через час поток желающих начал спадать, а еще через час стало уже совсем скучно. Таньку позвали ужинать, а я, оставшись одна, пошла на лесной пруд. Когда-то он носил гордое название «пожарный водоем». Но, к счастью, услугами его никогда не пользовались, и пруд зарос, одичал, иными словами -  оприродился. Вокруг выросла рощица, надежно загородив его от взглядов прохожих. Многие садоводы даже не знали о существовании этого пруда.

Главной достопримечательностью «пожарного водоема» был огромный старый пень, торчавший по центру. Я называла его своим кабинетом. Он стоял на боковых корнях так, что над водой торчало основание ствола под углом 120 градусов и противоположные корни. Сруб был около метра в диаметре. В общей сложности на пне можно было удобно расположиться вдвоем, но иногда в моем кабинете гостило до четырех человек. Было у меня и директорское кресло. Оно состояло из спинки (ствола), уютной ложбинки между корнями и самих корней, служивших подлокотниками. Мне так и не удалось определить, к какой породе принадлежал пень. Казалось бы, на нем должна расти его же собственная поросль. Но за годы стояния в пруду он оброс практически всеми видами деревьев. Тут были и маленькие елочки, и березки, довольно крупная рябина, несколько осин и множество различных мхов и цветов. По сечению сновали муравьи, а в корнях у воды ютились лягушки, заполонявшие по весне весь пруд своей икрой. Ну и, конечно же, главным обитателем пня была я.

Я приходила сюда чуть ли не каждый день, ища уединения или просто проверяя, как идут дела в моем «королевстве». Иногда я брала с собой собаку, и она недоуменно глядела на меня с берега. Иногда мы приходили вместе с Танькой посидеть и поболтать. Вот и сейчас, пробравшись по корням, я устроилась в своем кресле и смотрела на солнце сквозь резные листья рябины.

Шло лето 1990 года. Мне было одиннадцать лет. Моему отцу первому из сотрудников Ленинградского института ядерной физики разрешили взять в командировку в Америку не только жену, но и дочь. До отъезда оставалось около двух недель, и любой ребенок на моем месте уже витал бы в облаках из жвачек, конфет, игрушек и мультиков. Не буду скрывать, я тоже мечтала обо всем этом, но сердце мое сжималось при мысли, что я вскоре оставлю свою родину. Родиной был этот старый пень, пруд и лес, собака, моя комнатка на чердаке, моя квартира в городе, мой велосипед. И дело не в том, что я уезжала надолго. Как сказала Танька, я бы все равно приехала обратно. Меня тревожила мысль, которую я не могла передать подруге.

Ведь вернуться невозможно! Нельзя вернуться в мир, который однажды оставил, и найти его прежним. Хотя бы потому, что нельзя остаться прежней, покинув свой мир. И от осознания этого мне было тоскливо, сладко и больно одновременно. Я запела:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить, необутая, выйдешь…

Пройдет год, и я вернусь. Но я не буду уже той босоногой девочкой, гордо восседающей на пне посреди пруда. Я не буду больше егозой, ворующей соседскую редиску и грибы. Я не буду больше бегать по лесу с ивовым луком в руках. Уехав отсюда, увидев другую жизнь, я не смогу остаться прежней.

Возвращаться плохая примета,

Ты меня никогда не увидишь…

Пройдет всего год, но сколь многое изменится за это время! Зарастет мой пень, муравьи размножатся и прогрызут его. Садоводы повырубят лес под картошку. Зачахнет наш огород, постареют собака и бабушка. Мой мир повзрослеет еще на одну осень, зиму и весну, а меня не будет здесь. Я приеду и увижу его измененным, другим.

И качнутся бессмысленной высью,

Пара фраз, залетевших отсюда:

Я тебя никогда не увижу,

Я тебя никогда не забуду.

Светило теплое летнее солнце, и я плакала. Мне было всего одиннадцать лет, но, кажется, я уже тогда понимала, что значит время. Второго августа 1990 года я со своей семьей приехала в Соединенные Штаты Америки, где мне суждено было прожить полтора года. Я умирала от тоски по родине, но ничего не могла поделать. Вернулись мы шестнадцатого января 1992-го. В стране царил хаос. В общем-то, страны, из которой я уезжала, больше не было. Мы прибыли в СНГ. И не было уже той застенчивой и грустной лесной девочки. Вместо нее вернулась нагловатая девица с огромным знаком «пацифик» в ухе и ярко-малиновой помадой на губах.

«Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду…»

Останься на краю вселенной

Останься на краю вселенной,

Останься там, не заходи!

Я не хочу, чтоб гасло пламя,

Горящее в твоей груди.

Когда войдешь ты в эти двери,

Когда ты будешь среди нас,

Уже не вспомнишь ты, поверь мне,

О чем ты думаешь сейчас.

Где наше масляное счастье

Тебя теплом своим пленит,

Где наши скучные пристрастья

Заполнят твой бездумный быт,

Не сможешь вспомнить ты,

Как пахла под солнцем утренним трава,

Как лес шумел, и как летела

Из ивы тонкая стрела,

Как пела осень, как смеялась

На небе бархатном луна,

Как по ночам тебе писалось

И как ты плакала одна.

Войдя в наш мир, ты не заметишь,

Как потускнеет каждый день.

Когда меня однажды встретишь,

Я лишь твою увижу тень.

Когда услышу я твой голос,

Сухой, как старая лоза,

Когда в лицо мое посмотрят

Чужими ставшие глаза,

В тот день я буду долго плакать,

Пытаясь вновь тебя согреть,

Пытаясь блеск твоей улыбки

В лице усталом разглядеть.

И от тоски, тобой рожденной,

Замолкнет стук в моей груди.

Останься на краю вселенной,

Прошу тебя, не заходи.